Когда случаются массовые беспорядки, а они у нас давно превратились, говоря языком синергетики, в беспрерывные флуктуации, которые возникают из малых, даже случайных причин и порождают большие последствия, всегда возникает вопрос: кто стоит за такими событиями?

    

Заокеанские мондиалисты, безымянные внешние или третьи силы, зарубежные олигархи? Может, наши беглые президенты, их сыновья и братья?

    

Догадки оставляем конспирологам. Мы укажем на другие силы, которые имеют прямое отношение к таким событиям и непосредственно участвуют в них. Все они не чужие, свои, собственные дети нашей протодемократии, унаследовавшие пороки и дефекты своих породителей — недодемократов.

    

Homo prae–crisimos — известный феномен предкризисного человека. Но нам больше подходит homo crisimos — человек кризиса, или носитель кризиса. Это такой вид социально–психологического синдрома, который возникает от ощущения и эйфории вседозволенности, безнаказанности.

    

У нас именно такой период. Свобода гипертрофирована, политизированная часть населения отвыкла жить спокойно, ей обязательно нужны какие–то скандалы, мелкие кризисы.

    

Кто же они, эти “хомо крисимосы” нашей демократии, склонные к митингам, бунтам, протестам?

 

    

Первым назовем мини–популиста. Вся политическая атмосфера, даже культура, если ее можно так назвать, которая сложилась у нас за весь постсоветский период, — это его творение.

    

Он вышел на общественную арену еще на закате горбачевской перестройки и сразу же показал свой нрав: захватил земельные участки вокруг столицы, устраивал бурные митинги, требовал отставки высших руководителей, навешивал на них ярлыки, в том числе и пакостные.

    

Когда произошел развал Союза, мини–популист ликовал, считая это своей личной победой, даже утверждал, что именно он, и никто другой, установил в стране демократический строй, и всюду ходил с гордо поднятой головой.

    

Очень скоро с ним произошла метаморфоза. Его горячо любимый режим оказался вовсе не народовластием, а семейновластием — худшим вариантом авторитаризма. Тогда мини–популиста охватила идея о том, что власть должен взять в свои руки ее “истинный хозяин” и посадить на политический олимп тех, кто выражает его волю. Таковые нашлись в тот же час, и под их руководством мини–популист уже сменил два “демократических режима”, однако оба раза остался ни с чем. Все революционные харизматики, на которых он возлагал большие надежды, оказались обыкновенными кидальщиками.

    

Но наш популист не пал духом, он не отказался от идеи прямой народной демократии, хочет формировать правительство народного доверия.

    

Он у нас сильно озаботился мыслью, что при демократии вся власть и богатство страны принадлежат народу, только он имеет право распоряжаться ими так, как сочтет нужным. Мини–популист свято верит в то, что воля народа превыше всего, поэтому никто и ничто, даже законы не должны ее ограничивать, если ограничить, их следует отменять или проигнорировать.

    

Этому его научила сама “демократическая власть” своей собственной практикой со времен независимости. Она почти без передышек перекраивала, переделывала Конституцию страны под свои нужды, постоянно нарушала и нарушает законы, при этом громко заявляя о верховенстве права.

    

Нынче почти весь политический класс перешел на риторику мини–популиста, говорит на его языке, откровенно ему льстит.

    

Мини–популист внес большую сумятицу в саму дефиницию “народ”. Таковой оказался у нас не один, а несколько. Появились областные, районные, айылные, квартальные, уличные и прочие народы. Даже пикетчики, состоящие из нескольких человек, именуют себя народом.

    

А где же наш настоящий верховный суверен — источник и носитель всех властей в стране, чем он занят, какова его позиция по происходящим событиям?

    

Ощущение такое, что этот народ попросту исчез.

 

    

Вслед за мини–популистом в первые годы независимости о себе заявил девиант со своим предкриминогенным и криминогенным обликом.

    

Девиантность, как известно, означает отклонение от общепринятых норм и правил, социальные науки ее трактуют как устойчивый образ действий, поведения или мышления, не соответствующий стандартам господствующей культуры.

    

У нас девиант пробился во многие сферы общественной жизни, в политику, во власть, в правовую систему, в том числе и в правосудие. В гражданском секторе он возглавил народно–патриотические движения, начал подвизаться на правозащитном поприще.

    

После апрельских событий он успел примазаться к тем, кого временная власть возвеличивала как главного могильщика жуткого режима второго президента. Девиант возомнил, будто весь народ страны обязан только ему, если бы не он, то всех нас ожидало бы неминуемое поголовное истребление.

    

Так девиант превратился в демократа. Его “достижения” на этой стезе: помог увести процесс демократизации страны в сторону политического криминала, с которым и поныне приходится считаться в вопросах распределения власти. И внес большой дисбаланс в систему социального взаимодействия, который служит одним из источников нестабильности.

    

С недавних пор в молодежной среде обозначился еще один субъект, у которого замашки хунвейбина времен китайской культурной революции. Сей субъект в отличие от своего китайского собрата не обыскивает дом классовых врагов, реквизируя при этом деньги и ценности. Наш хунвейбин просто желает вежливо вымогать у капиталистов (инвесторов) деньги “под народные проекты”. При этом пугает гражданской войной, думая, что от того станет хуже именно инвесторам, но никак не народу, о котором якобы сильно пекутся.

    

Другой тип хунвейбина — вычислить дом неблагонадежных граждан и написать на его стене свой дацзыбао — листовку с клеймом. Так он поступил с двумя судьями, оправдавшими прыгунов через забор Дома правительства.

    

Этих двух по хунвейбинскому ходатайству Совет по отбору судей отстранил от должности, хотя, согласно Основному закону, как и во всех правовых государствах, у нас судьи не подотчетны ни перед кем по конкретному делу. А вот когда этот совет, который, по сути, изобретение девиантных политиков, сделавших его даже конституционным органом, пропускает дважды судимого человека на должность военного судьи, наш хунвейбин не выступил с протестом, а власти этот факт спокойно списали на “плохие законы”.

    

Наш партийный парламентаризм все больше приобретает субверсивный характер, что чаще проявляется в межфракционных дрязгах. Их лидеры и видные представители со своими оппонентами стали общаться исключительно на языке расстрельных приговоров.

 

    

“Для СДПК все политические партии вне коалиции — враги”, — заявил в одном из своих интервью глава социал–демократов в парламенте. Он же сказал, что “Ата Мекен” и “Республика” меж собой враждебные партии. Не менее “дружелюбным” был лидер социалистов, когда выпалил в адрес премьер–министра: “Хоть пушкой расстреляйте, но мы не поддержим ваш меморандум по “Кумтору”. 

    

Один из почтенных депутатов на каком–то заседании принародно обозвал главу кабмина негодяем — акмаком.

    

Как и прежде, власти стали прибегать к превентивному терроризму, который обычно осуществляется спецслужбами. Последние видеосюжеты, разоблачающие “террористические планы” оппозиции, прокрученные по всем каналам без всяких комментариев, — из разряда таких действий. Как было сказано, это сделано с целью повышения бдительности населения, хотя ее следовало бы повысить у тех органов, на кого возложена ответственность за безопасность.

    

Власти также увлеклись наклеиванием ярлыков на оппонентов. В активный оборот пущены такие обвинительные лексемы, как “враги народа”, “предатели нации”, “реваншисты”, “прихвостни прежних режимов”, и т.д. Среди авторов этих ярлыков есть и те, кто имеет определенные заслуги в становлении “двух диктаторов”, как они говорят нынче о своих бывших боссах.

    

Социологи давно предупреждали: когда власть постоянно клеймит своих оппонентов в попытке превратить их в глазах общественности в стигматизированных лиц, они, в том числе вполне разумные, в конце концов будут вынуждены “войти в образ” и вести себя так, как их характеризируют.

    

Власти еще не отошли от привычки сакрализации апрельской революции, отказав в этом мартовскому событию 2005–го. “Не стоит забывать тонкую грань между революцией и массовыми беспорядками, — назидательно напоминают нам чиновники из высшего эшелона. — Когда толпа захватывает обладминистрацию, берет в заложники ее главу и сжигает здания, это называется террористической вылазкой, а не революцией”.

    

Такую трактовку древние греки точно назвали бы оксюмороном, что значит “умная глупость”. Ибо все то “варварство”, которое увидели наши чиновники во время каракольских митингов, в период революции проявляется еще хлеще.

    

Вспомните тот же апрель 2010–го. Возвеличивая революцию, наделяя ее священным смыслом, возведя ее в ранг политического культа как высшую и крайнюю форму народной воли, власть как бы сама вдохновляет, воодушевляет народ на новую революцию. Не секрет, что за той перманентной нестабильностью, в которой мы живем уже почти со времен независимости, стоит именно этот фактор — интеллектуальная амбивалентность властвующей элиты.

 

* * *

 

Текущая ситуация тоже складывается непросто. Дело обстоит так: либо наши высокие “социальные инженеры” сумеют направить в разумное русло неразумные силы общества, либо все эти “хомо крисимосы” нашей демократии со своими популистами, девиантами, хунвейбинами, субверсивными идеями опять устроят политический террор в отношении государства.

 

Эсенбай НУРУШЕВ, 

публицист

Источник - "Вечерний Бишкек"